Роман Лейбов: специфика русской культуры в Эстонии в том, что здесь нет старых традиций (16)

 – Вы - один из пионеров русского интернета, один из первых блогеров, пишущих по-русски. Во что, на ваш взгляд, интернет превратился сейчас?

 – Он развился до состояния настоящей глобальной сети. Когда интернет только появлялся, то был более или менее глобальным в смысле охвата пространственного, но не социального. На моих глазах он становился всеобъемлющим. Последний скачок был связан с появлением мобильного интернета. Точнее говоря, с повсеместным его распространением, когда интернет перестал быть привязан к большому компьютеру, и мы стали носить его в кармане. Все эти изменения очень сильно сказались на демографии и наших привычках. Интернет стал более демократичным.

 – Что было самым сложным для вас во время дистанционного преподавания весной этого года?

– Технические проблемы. Они возникали не с моей стороны, а со стороны слушателей. Одна из них связана с компьютерной грамотностью и компьютерным неравенством. Люди старшего возраста не очень хорошо овладевают технологиями. У них не всегда есть достаточный канал для того, чтобы подсоединяться  – а среди моих студентов были и такие люди. С другой стороны, мы привыкли думать, что у всякого есть в доме свое пространство, между тем, молодые студенты живут в общежитиях. Если студент делит комнату с соседом и у них одновременно лекции, то, соответственно, это просто технически очень неудобно. Раздражало, что не мог видеть своих студентов, не подключавших звука и не включавших картинку. Картинку, правда, не включали в значительной степени потому, что им лень одеваться. А вот отсутствие звука было действительно связано с тем, что они не всегда изолированно живут. Как они там вдвоем слушали две лекции в одной маленькой комнате  – я не представляю себе.  

– Обменивались ли вы впечатлениями о дистанционном преподавании с коллегами из России? Оказалась ли Эстония действительно э-государством? 

 – Да, Эстония более или менее оказалась э-государством, но коллеги из России, с которыми я обсуждал эту тему, работают в Высшей Школе Экономики в Москве, и это высшее учебное заведение не хуже «э», чем мы, в принципе. Поэтому наши впечатления примерно одинаковые. Мы работали в одних и тех же программах и пришли к выводу, что ничего, жить можно.

 – Пользователям интернета вы известны как автор текстов Живого Журнала и Твиттера, а теперь и Телеграм-каналa. Эти платформы, как и ваша профессия, связаны с чтением текстов. Но многие знают вас и как создателя остроумных видео развлекательного характера на YouTubе. Связано ли ваше появление на YouTube с тем, что люди стали предпочитать визуальный контент чтению текстов? 

 – Да, конечно, связано. Ну, и кроме того, мне всегда интересно пробовать разные способы общения с людьми. Я не дошел до совсем модных маленьких видео: ТикТока и Инстаграма как видеоблога. А YouTube такой вполне почтенный.

– Какие возможности открывает интернет для гуманитарного образования, а что мы, наоборот, теряем?

– Огромные возможности открывает и огромные опасности таит. Возможности связаны с тем, что, действительно, чем дальше, тем больше у нас оцифровано источников. Те книжки, за которыми раньше нужно было ездить, теперь на расстоянии «вытянутого клика». Опасности, которые в этом таятся, связаны с тем, что книжную культуру можно было легко представить в виде иерархии. «Вот это книжка хорошая, посмотрите, дети: на ней написано «Издание Академии наук СССР» или «Oxford University Press». Сразу видно, что она толстая, у нее много примечаний  – а это важно для нашей специальности». Когда книжные иерархии источников переводятся в цифровой вид, то теряют прежнюю убедительность. О книгах с сайта все нужно объяснять совсем иначе, и втолковывать это приходится очень долго.

– Отказ молодежи от чтения книг из-за перехода на короткие форматы и видео чреват последствиями или это естественная ступень развития?

 – Сначала нужно проверить, отказывается ли молодежь от чтения книг. Книжные блогеры, например, часто молоды. Если это молодые люди, то можно предположить, что их аудитория примерно того же возраста. Там какие-то безумные виды чтения порой, которых раньше не было: например, «я поставил себе задачу прочесть в этом году не меньше книг, чем мой ближайший конкурент по видеоблоггингу». Такие видео собирают довольно большое количество просмотров. Не все посмотревшие тут же бросятся читать, но видно, что обсуждение чтения интересует молодежь. Не знаю, действительно ли сейчас стали меньше читать  – могу сравнивать только со своим школьным окружением. У нас было сильно меньше возможностей получать какую-то информацию помимо чтения. Развлекательные форматы, возможно, вытеснили чтение. Но, с другой стороны, книги все еще издают. В том числе и для молодежи. 

– Что бы вы посоветовали прочесть людям, утратившим привычку держать в руках книгу и тем, кто ее вовсе не приобретал?

– Тем, кто ее не приобретал, начать с букваря. Потом «Колобок» неплохо бы... А тем, кто утратил… Это очень индивидуально. У меня были периоды, когда я почти не читал художественной литературы, кроме той, что нужна была по работе. Но потом советовали новую книгу, я втягивался и вновь читал. Тут как с велосипедом: если привычка была, то навсегда ее не потеряешь. 

Один наш студент-эстонец, например, так сильно любил Толстого, что устроился конюхом в Ясную Поляну. 

– Как обстоят дела с новым набором студентов в этом году? Пропал ли интерес иностранцев к Тарту и обучению в нем из-за эпидемии коронавируса? 

– Студенты делятся на три категории: бакалавриата, магистерского этапа и докторского. На бакалавриате у нас иностранцев всегда было очень мало. С этого года их не будет вообще, потому что университет признал неэффективность системы дополнительного года с изучением эстонского языка. Соответственно, все поступающие должны знать язык на этапе поступления, что для иностранцев практически невозможно. Только если они безумно мотивированы, но это, увы, не наш случай. Магистратура у нас английская, общая с другими филологическими иностранными специальностями. Это значит, что наших часов специализации не так много, но довольно много всяких общих предметов, которые читаются по-английски. Там уже сейчас довольно много иностранцев. Приезжают обычно из разных стран: России, Украины, Чехии, США, Турции... Это, как правило, хорошие студенты, которые прошли отбор  –  там интерес не спадает. В этом году мы приняли больше иностранцев, чем в прошлом. Что касается докторского этапа, то там очень мотивированные студенты и конкурс большой.

– В чем главное отличие ваших первых студентов от нынешних? 

– С некоторыми из первых я, будучи еще студентом, успел пожить в одном общежитии, со многими мы были на «ты». Они ехали учиться не у меня, а у Лотмана, и, как правило, много читали. Очень многие из них сделали академические карьеры и работают в разных учебных заведениях Европы, Америки и России. Это общая разница, и каждый тартуский человек, который, как я, прожил тут 40 лет, скажет то же самое. Например, на факультете истории до сих пор идет очень большой отсев  – видимо, держат старые стандарты. Мы уже их не держим, сейчас на кафедре русской литературы сильно облегченная программа. 

– Интересуют ли эстонцев русский язык и литература?

– Да, интересуют, и некоторых особенно сильно. Думаю, людей, интересующихся языком и литературой в историческом аспекте, вообще мало. Эстонцев, испытывающих интерес к современной русской культуре, много, но они у нас не учатся. Один наш студент-эстонец, например, так сильно любил Толстого, что устроился конюхом в Ясную Поляну. 

– Зачем вообще надо изучать гуманитарные науки? Имеют ли гуманитарии влияние на общество? 

– Имеют, и мы это видим. Например, гуманитарии, закончившие сугубо академически ориентированные специальности, работают сейчас в СМИ, и им, насколько я понимаю, это особо не мешает. А зачем заниматься наукой, ответ простой: оправданий для тренировки ума не нужно. Тренировать ум, в том числе чужой, всегда полезно. Если мы, гуманитарии, очень захотим, то сможем объяснить людям, зачем удовлетворяем за счет налогоплательщиков свое любопытство. Однажды я беседовал на эту тему со студентами, и они спросили: «А что вообще филологи сделали?». Я задал вопрос: «А что физики сделали?». Они ответили: «Ну, атомную бомбу». «А филологи не сделали атомной бомбы»,  – сказал я.

– Если бы вам только предстояло поступать в университет, какую специальность вы выбрали бы?

– Это хитрый вопрос, тут слишком много «если». Но биологию или филологию. 

– Как бы вы охарактеризовали русскоязычное культурное пространство в Эстонии?

– В Эстонии перемешивались несколько исторических волн русского населения. Они образуют сдвинутую пространственно амальгаму. Если вы откроете любое русскоязычное СМИ Эстонии, то увидите новости про Таллинн и Северо-Восток. Там не будет специальных разделов про, например, Выру и Южную Эстонию. В значительной степени такое распределение новостей отражает распределение русских  – мы образуем некоторые конгломераты. Везде, за исключением столицы, конгломераты стремятся к некой геттоизации. В Эстонии была такая опасность, но Северо-Восток вышел из петли самовоспроизводящихся стереотипов гетто и стал гораздо более интегрированным. Специфика русской культуры в Эстонии состоит в том, что здесь нет старых традиций. Наша ситуация напоминает финскую, за вычетом того, что Финляндия не была зоной советской трудовой миграции. Эстония никогда не была центром русской интеллектуальной жизни. Здесь не было крупных русских театров до войны, крупных русских газет  – она была гораздо более провинциальной, чем, например, Латвия. Как ни странно, это сказывается на современной культурной жизни Эстонии. В Латвии русская культура заметнее. И не только потому, что у них есть Юрмала.  

– Какой проект сейчас греет вам душу больше всего? 

– Будете смеяться, но так называемая кафедра русской литературы Тартуского Университета (формально такого подразделения нет, но мы держимся старых понятий). Я удивляюсь, что мы не только все еще существуем, но и производим какие-то культурные ценности. А если говорить о всяких сетевых делах, то это проект «Сильные тексты», который мы начали на карантине отчасти от скуки, отчасти потому что увидели возможности, которые открываются. Вдвоем с историком литературы Олегом Лекмановым из Москвы мы провели один сезон. И, на мой взгляд, достаточно успешно. Особенно, если сравнивать его с аналогичными начинаниями, когда скучные люди рассказывают про тексты давно покойных поэтов. У нас люди довольно нескучные. Скоро начнется второй сезон, который будет целиком построен на материале «женских стихов». Нас упрекали в гендерном перекосе, и мы решились на такой вот эксперимент. Не знаю, что получится, но он будет весь про любовь. 

– В последние месяцы все в мире меняется стремительно. На какую из антиутопий похож мир, в котором мы сейчас живем?

– Наш мир не очень антиутопичный. Он такой вегетарианский и немного странный.