Иосиф Райхельгауз: режиссер не поставит "Гамлета" без мироввозрения и понимания культуры (1)

Copy
Иосиф и Микаэль Райхельгауз.
Иосиф и Микаэль Райхельгауз. Фото: Erakogu

Однажды у российского режиссера Иосифа Райхельгауза был творческий вечер в одесском театре. «Тысяча триста мест, зал переполнен, я был вдохновлен, рассказывал, читал, отвечал на вопросы, и вдруг вижу — люди выходят. Я расстроился, подумал, что им наверное скучно. Потом смотрю — они возвращаются». Когда режиссер опомнился, то сообразил, что вечер начался в 18 часов, а закончился в начале первого ночи.

Сегодня в 19 часов в зале Большой гильдии пройдет творческий вечер Иосифа Райхельгауза и его родственника, признанного эстонского эссеиста Микаэля Райхельгауза, и, по словам режиссера, это будет абсолютной импровизацией.

- Лето - обычно спокойный сезон для театра. Можно сказать, что вы сейчас тоже отдыхаете?

- Я практически никогда в жизни не знал такого понятия, как отдыхать. Как люди говорят: «Вот, у меня отпуск, я поеду, отдохну». У меня бывает летом отпуск, я его планирую за год, а иногда даже за два, но я понимаю, что за этот отпуск я должен сдать новую книгу, например. Либо я понимаю, что в отпуске я еду в какую-то мощную экспедицию. Этим я занимаюсь много лет, у меня даже книга вышла лет десять тому назад, называется «Прогулки по бездорожью». Я езжу в экспедиции, где нет дорог: это либо пустыня, либо льды, либо горы, либо вода. Скоро, кстати, выйдет вторая большая книга по этому же поводу.

Этим летом я в основном работал над книгой, которая называется «Игра и мука», это строчка из стихотворения Пастернака. Сначала я тексты писал, потом правил, бесконечно выверял с редакторами. Книга большая, там пять частей, 400 страниц. Первая часть — это моя проза и самое важное произведение «Протоколы сионских медсестер». Дело в том, что несколько лет назад мне поставили страшный диагноз и сказали, что осталось жить полтора-два месяца. Я улетел в Израиль, мне сделали несколько операций, вылечили и я записал все по датам, времени и так далее.

Вторая часть — это байки и какие-то анекдоты из жизни театра. Еще одна часть — публицистическая, я довольно регулярно печатаю статьи в блоге «Эха Москвы» на тему политики, нравственности, культуры, жизни Москвы. Еще иногда я пишу довольно резкие статьи в газету «Московский комсомолец». Кроме этого, в книге есть целая глава «Портреты людей, которых уже нет», и с которыми мне посчастливилось работать, среди них Сергей Юрский, Марлен Хуциев, Леонид Утесов и многие другие. И последний раздел — редактор мне задала сто самых насущных вопросов из опросника Пруста. Например «кто вы по национальности?» и я отвечаю, что я — русский еврей. Или «что вы скажете Богу, когда встретитесь?» и я говорю «Господи, надо же, а я не верил», или «ваш идеал женщины» - моя жена в тот момент, когда она выходила за меня замуж.

Эта книга еще интересна тем, что предисловие к ней написал мой товарищ и великий режиссер Анатолий Васильев, и назвал его «Игра и муха».

Единственное – я не ставил спектакли, но естественно, я всё это обдумывал, ведь буквально через десять дней начинается сезон и я вовсю буду репетировать. Нормальный отпуск, но я и ездил куда-то: я был в Одессе, я участвовал... вернее сказать, находился внутри интереснейших украинских выборов. Я приезжаю в Одессу как бы отдохнуть, а в результате я каждый день с кем-то встречаюсь, например, счастливейшая встреча была с Михаилом Михаиловичем Жванецким или с драматургом Сашей Марданем, пьесы которого ставятся по всему миру. Хочешь отдохнуть, а все равно разговариваешь, читаешь пьесы, обдумываешь что-то, сам пишешь..

- Не хотелось так скоро перейти к политике, но раз уж мы затронули эту тему... Почему выборы на Украине оказались для вас интересными? На пользу ли эта смена власти?

- Да, я убежден, я совершенно уверен, что всё, что происходит на Украине сегодня - на пользу. У меня есть ощущение, что все, что происходило после Майдана, который сам по себе оказался интересным, такой взрыв, надежда, к сожалению оказался своего рода сильным возвратом к советским штампам. И все, что делал Порошенко – язык, прекращение связей, полетов, приездов на Украину, бесконечные списки хороших и плохих – я понимаю, почему он это делал. Потому что Европа вводит санкции, Америка, и он должен вводить против России санкции, но они были настолько глупы и бессмысленны, что даже его собственный народ совершенно его отверг. Я говорю об этом много лет, поэтому сейчас совершенно спокойно говорю. При том, чего они хотят в итоге на Украине – конечно, это замечательно, дай бог, чтобы у них получилось.

Зеленский по мне – интересный, мирового уровня эксперимент. Не просто артист, а человек совершенно свободный до этого от всего – от наработок, от политики, от связей, пробует сыграть президента. Он сыграл один раз, но теперь он пробует сыграть буквально, просто теперь театр и жизнь как-то совсем срослись.

Выборы были абсолютно реальными, я это видел своими глазами, кандидаты боролись за каждого избирателя, за каждую возможность попасть в Раду, и то, что этот созыв Рады имеет такое количество женщин (более ста), то, что средний возраст депутатов – 38 лет, всё это мне кажется замечательным. Самое главное – это такое человеческое проявление, не коррумпированное, не купленное, не обеспеченное какими-то играми, а оно реальное, видно, как вся страна надеется на Зеленского, а значит выбирает его зеленую команду.

Мне это напоминает наш 91-й год. Сейчас же как раз конец августа, выход к Белому дому, надежда на то, что прошли эти, с моей точки зрения, чудовищные советские времена, что бы ни говорили те, кто по ним ностальгирует... Ведь человек должен быть свободен, человек должен быть автором своей жизни – сам решать, куда ему ехать, какие книги читать, какие спектакли смотреть, какую работу выполнять, как зарабатывать деньги, он не должен закон нарушать – это главное.

- Вы считаете, что в советское время люди не могли быть авторами своей жизни?

- Нет. Я хорошо помню советское время, и сегодня это время начинает обрастать такими же легендами, как времена Наполеона во Франции, например. К счастью, немецкий фашизм не обрастает такими легендами, поэтому они так грамотно и правильно существуют. А вот почему-то советские времена обрастают. Было очень много замечательного, – образование, здравоохранение – но вот человек в этой системе был несвободен. Реально был закрыт занавес, человек не мог выбирать способ жизни, даже если мог позволить себе купить машину, то есть заработал на нее.

Хотя и заработать было невозможно. Я писал пьесы в советские времена, которые шли в сотнях театров, причем не только в Советском Союзе, а в так называемом соцлагере – в Польше, Болгарии, Румынии, Венгрии. Мне давали какие-то талончики в каком-то специальном банке, и я на эти талончики своим детям мог купить небольшое количество колбасы, которое другой работающий человек не мог купить. И это всё!

Так что своих денег я не получил, а даже если бы и получил, для того, чтобы поехать в какую-нибудь Болгарию, меня должны были направить и разрешить поездку в райкоме партии. Я туда даже пару раз приходил, начинал с ними разговаривать, но на втором слове было понятно, что меня никуда не выпустят. Поэтому эта советская реальность абсолютно чудовищна, она не могла не рухнуть. Конечно, сегодня в России совсем другое время.

- Вы помните, что вы сделали первым делом, когда занавес рухнул?

- Помню – я сразу сочинил театр. При том, что те, кто меня давил, гнал, мешал работать, закрывал мои спектакли, не давал мне писать книги и печатать, не выпускал никуда – эти же люди стали говорить «О, давайте делать театр, пришли новые времена, идите руководите нашим театром, а мы будем вами руководить». Я ответил: «Нет, дорогие, если разрешите и дадите возможность, я придумаю новый театр!».

В итоге я придумал и открыл театр «Школа современной пьесы». Для меня времена, которые сейчас называют дикими, стихийными, ужасными - это лучшие годы, счастливейшие. 90-е – прекрасные годы, тогда открывались театры, рестораны, фирмы, людям возвращали квартиры, которые были государственными, людям разрешили работать и зарабатывать, тратить, ездить, читать, смотреть, быть авторами жизни в каком-то смысле. Поэтому я сразу сделал то, чего хотел – придумал театр, которым руковожу уже более 30 лет, мы открываем 31-ый сезон, мы получили признание российское и мировое, я очень этим всем горжусь.

- Как изменилось понимание слово «современная» в названии театра за 30 лет?

- Я не могу себя оценивать со стороны, могу только изнутри. Когда я сочиняю очередной спектакль, снимаю телевизионные фильмы, пишу очередную книгу или занимаюсь новыми студентами, – а я как раз набрал сейчас в ГИТИСе новый курс – я это все делаю для себя, я так чувствую и понимаю. Вполне возможно, что кому-то это может не нравиться, и для меня показатель, чтобы критики высоко оценили, мне важно, чтобы я получал премии, но самое главное – чтобы люди покупали билеты. Это говорит о том, что люди разделяют со мной взгляд на эту жизнь. У меня есть такая слабая надежда, что всё-таки, как говорили мои великие учителя, театр нужен для того, чтобы помогать людям жить. Театр нужен не меньше, чем медицина или образование, чем зарабатывание денег.

В конце прошлого сезона я поставил спектакль «На трубе», потому что дом на Трубной площади. Я вдруг сообразил, что нашему дому больше двухсот лет и в нем не раз бывали Толстой, Чехов, Достоевский, у Чайковского там была свадьба, с которой он сбежал со своим другом-скрипачом, Горький был и Станиславский, это не просто дом, а кладезь мировой культуры, место, где воздух и стены пропитаны мировой культурой. Я придумал спектакль, где всех этих персонажей воскресил.

У меня ходят семь Чеховых, семь Толстых, все в портретном гриме, там очень много сюжета. Когда наша администрация стала устанавливать цены на этот спектакль, я удивился «да вы что, кто у нас билеты купит, это же бешеные деньги, больше 15 тысяч за дорогие билеты». Но удивительно, что люди покупают. Значит это им нужно. Если бы я понимал, что это никому не нужно, я занимался бы чем-нибудь другим.

Я очень жалею, что мне не хватает этой жизни, потому что мне много чего нравится. Я бы строил дома, я бы водил, хоть и так много вожу разный  транспорт... Но я занимаюсь театром, поэтому это занятие должно быть предельно осмысленно, предельно мотивировано. Я часто захожу в зал в момент спектакля и вижу, как люди смотрят какой-нибудь старый спектакль и мне так неловко становится, я вижу, что надо было что-то по-другому сделать на сцене.

- У вас часто возникает это чувство?

- Часто, к сожалению. Я вижу какие-нибудь выдающиеся работы, чаще всего их ставят мои товарищи, и я думаю в этот момент «какой молодец, какой шедевр», а иногда вижу плохие работы, и мне стыдно за тех, кто их делал.

- В жизни театра был такой печальный момент, как пожар. Как удалось сохранить здание и восстановить его?

- Отношение к мэру Москвы Собянину очень неоднозначное. Сейчас проходят протесты на бульварах, и я понимаю, что бить людей и противостоять им, давить – это катастрофа и я бы сам вышел на улицу, если бы был в городе. Но тем не менее, мэр, с которым я несколько раз общался, когда этот пожар случился, буквально через несколько дней на заседании правительства потребовал выделить деньги из своего фонда и немедленно восстановить театр. Шла огромная работа и потрачены были огромные деньги.

Через какое-то время, встретившись с ним, я спросил: «Сергей Семеныч, вот вы хвалите театр, а как вы можете знать, вы же не видели ни одного спектакля..», на что он ответил: «А я потому и мэр, я не могу прийти в каждый институт, больницу, театр, но я в курсе, где у меня хорошо, а где плохо». Он выделил огромные деньги, и я при всем разделении либерально-демократических взглядов ему очень благодарен. Театр отстроен, у нас параллельно две сцены работают, студенческая сцена есть, также огромный двор, где на дополнительные деньги была открыта летняя сцена, в театре все время аншлаги, дошли до того, что у нас руководитель Департамента культуры Москвы Александр Кибовский играет моно-спектакль. Очень хорошо и интересно играет, не потому что Департаментом культуры руководит, а потому что выдающийся историк и я как-то предложил ему вести монологи по истории, он согласился, зал в восторге.

- Вы упомянули, что набрали новый курс в ГИТИСе. Насколько это свежая кровь?

- Я часто слышу от своих коллег в институте, что вот раньше какие были педагоги, какие были ученики Станиславского, какие были студенты... Я совершенно не разделяю эту точку зрения и считаю, что каждый следующий набор, каждые четыре года, талантливее, чем предыдущий. Приходят молодые люди, и для меня каждый человек – это надежда на то, что русский театр, а значит и мировой театр, будут в полном порядке. Я набрал десять режиссеров и 22-23 артиста. Огромнейший был конкурс, я поражаюсь, что конкурсы год от года возрастают.

Меня потрясло, что пришли люди, среди которых физик-компьютерщик, но то, как он рассказывал что-то, как он сдавал экзамены, как показывал, у меня было ощущение, что передо мной - будущая звезда режиссуры. Пришли два врача, пришел инженер-строитель. И это меня радует. В основном, я своими студентами горжусь, у меня очень много студентов, ставших главными режиссерами по всему миру. Даже в Таллинне, к примеру, но это неудачный мой студент, очень средний – Филипп Лось.

Главный режиссер Русского театра Эстонии – мой выпускник, но он всегда был слабым и самовлюбленным. Я, скрепя сердце, его взял и учил, но убежден, что он не может поставить какой-нибудь значительный спектакль. Я надеюсь, что я ошибаюсь. Я видел некоторые его спектакли, но они не впечатлили меня. Он – талантливый администратор, умеет собрать-организовать что-то, я ему неоднократно это говорил. Талантливые люди счастливы, когда к ним в театр приходят еще более талантливые люди, чем они. У меня в театре ставили спектакли Андрей Жолдак, Ваня Вырыпаев, Станислав Сергеевич Говорухин, сейчас начинает репетировать Дима Крымов, я уговариваю своего товарища, однокурсника Анатолия Васильева, гения мировой режиссуры, что-нибудь поставить...

А как только режиссер начинает бояться, что приедет сильный талантливый кто-то, с кем его начнут сравнивать, это говорит об узости его кругозора, о его слабости, даже если бы Питер Брук к нему приехал и сделал шедевр, все бы говорили «А где это поставил Брук? А это в Русском театре поставил Брук». Лось же набирает каких-то малоизвестных мальчиков и девочек. Сейчас ставит спектакль другой мой ученик в Русском театре, Денис Азаров. Вот он интересный, у меня в театре он тоже ставит спектакли. Я надеюсь, что он интересно сделает работу в Таллинне.

Здесь работал другой мой ученик, который развалил Русский театр..

- Марат?

- Марат Гацалов. Он очень талантливый, но безумный. Когда он все развалил здесь, а потом и в Санкт-Петербурге все развалил, я его взял в свою мастерскую преподавать в ГИТИС.

- Почему так происходит в театре, что хочется посмотреть что-то классическое, в буквальном смысле, а на сцене видишь какой-то ужас?

- А я вам объясню. Вы приходите не совсем в тот театр. Я плохо знаю эстонские театры, но знаю, что в Таллинне работал великий театральный режиссер Вольдемар Пансо. Я помню студентом, мальчиком совсем, его постановку «Гамлет», помню все декорации, помню, что после этого я много лет, как и его Гамлет, носил черный свитерок, из-под которого проглядывала белая рубашечка.

В Таллинне есть замечательный Лембит Петерсон, мы с ним очень много общаемся, он меня приглашал поставить у него спектакль, а я как-то все время не успеваю, не получается, хотя очень хочу. Здесь городской театр очень хороший.

- А все-таки, проигрывает ли сегодня классический театр современному?

- Нет, он не проигрывает. Если приехать в Москву и посмотреть классический спектакль, который поставил, например, Римас Туминас, «Дядя Ваня» или «Евгений Онегин», посмотреть спектакли Сергея Женовача, Юрия Бутусова, Анатолия Васильева и его «Старика и море» по Хемингуэю, ну какой там проигрывает..

Другое дело, что режиссер уровня Филиппа Лося берет Тургенева, к примеру. Его Тургенев мало интересует, он не способен придумать сочинение такого уровня. Он знает, что сегодня девушку, то есть главную героиню, хорошо бы раздеть и воды на сцену налить, хорошо бы огонь зажечь, и чтобы еще один схватил другого за определенные места. Режиссер знает, условно говоря, десять примочек для зрителей, и использует их в каждом спектакле.

Я думаю, что ваше впечатление, что классические постановки уступают современным, ошибочно. Все зависит от режиссера. Я видел классические спектакли Эдмундаса Някрошюса, недавно ушедшего из жизни. Он ставил классику так, что было полное ощущение, что это написано только что, настолько это имело отношение к зрителю. Это нормально. Я очень боюсь ставить классику и именно поэтому ставлю современную пьесу, потому что понимаю, что могу быть автором спектакля или хотя бы соотноситься с драматургом. А когда режиссер, не обладающий профессией, технологией, мировоззрением, культурой, объемом, собирается в очередной раз ставить «Гамлета», хотя поставлено уже сто двадцать тысяч раз, у него ничего не получится.

Нельзя ставить классику, если у тебя нет взгляда на проблему. Ко мне приходят два студента-режиссера и каждый говорит: «Я хочу поставить «Ромео и Джульетту». Я говорю: «Очень интересно! О чем это будет?». И один мне рассказывает: «Вы знаете, никогда не показывают, как Ромео и Джульетта спят в одной кровати». А второй говорит, что у него Ромео будет играть израильтянин, такой настоящий еврейский мальчик, а Джульетту — мусульманская девушка. Вот первому я скажу: «Иди ты! Тебе не Ромео и Джульетта нужны, возьми мальчика и девочку, раздень их и показывай зрителям». В этом смысле, я понимаю, что собирается делать второй режиссер. Или если вся семья Монтекки будет говорить на украинском, а вся семья Капулетти — на русском. Ромео и Джульетта нужны для того, что выразить то, что у меня болит сегодня, об этом я готов ставить спектакль.

- Вы упомянули новый курс режиссеров, а что скажете об актерах?

- Каждый курс — это бешеный конкурс и выбор индивидуальности. Я совершенно уверен, что артиста надо учить очень немного, даже 4,5-5 лет в ГИТИСе — это огромный, но лишний срок. Я много занимаюсь педагогикой и абсолютно убежден, что самое главное — это индивидуальность, сам человек. Научить играть несложно. Я вижу перед собой умную, интересную, молодую девушку, она хорошо разговаривает, хорошо смотрит, задумывается, я расскажу, как ей себя вести на сцене или легко сниму в телевизионном фильме. Потому что ее содержание и есть содержание персонажа. Поэтому я ищу содержательных людей, мне даже интереснее брать артистов, которые уже где-то учились или обладают какой-то профессией. Может прийти красивый мальчик или девочка, а неинтересный или неинтересная. Важнее, чтобы человеку было что сказать. И не важно, каким персонажем она будет это говорить — Джульеттой или Ниной Заречной из «Чайки».

В этом году вместе с моими педагогами, которые по совместительству являются моими учениками и ведущими артистами «Школы», сидели все лето и весну, ездили по разным городам и набирали-набирали-набирали, а потом отбирали новых учеников.

- Бывает так, что вы ошибаетесь в этом выборе индивидуальностей?

- Конечно! И в ту и в другую сторону ошибаюсь. Бывает, что я пропускаю и не вижу очень талантливого человека, и наоборот — беру середняка и мне потом стыдно, что он ставит спектакли или руководит театром. Поэтому в последнее время я стал делать невероятные вещи: сейчас у моих студентов пятый курс и на последнем экзамене, когда им оставалось полгода, я отчислил двух режиссеров. Они закончат, защитят диплом у кого-то, но когда меня уже не станет, они не смогут написать в Википедии, что они окончили мастерскую Иосифа Райхельгауза, вот я не хочу, чтобы у них была написана моя фамилия.

- Почему? Они не оправдали надежд?

- Они не стали теми режиссерами, которыми я хотел бы гордиться. Студенты — дети, ты за них отвечаешь и говорить «ой, вы знаете, он у меня невоспитанный, необразованный, нездоровый» тут не работает. Извини: лечи, воспитывай, занимайся им!

У меня есть студенты, которые уже народные артисты. А есть те, за которых стыдно. Тут дело даже не в таланте, меня больше мироввозрение занимает, его позиция, что он думает о стране, о людях, о мировой культуре, зачем он вообще чем-то занимается.

Вы спрашиваете об ошибках — конечно я ошибаюсь, у меня есть примеры знаменитых артистов, которых я не взял к себе в студию или в театр. И есть обратные примеры, когда я пропускал середняков, но сейчас я себе уже не разрешаю такого.

- Вы сказали, что вам мало жизни, а что бы вы сделали еще?

Если так серьезно, то главное — я бы ничего не менял. В этой жизни мне почти ни за что не стыдно, что бы я ни делал или хотел делать. В этом опроснике Пруста еще был вопрос «Хороший вы человек или плохой?». Я убежден, что не бывает однозначно хороших людей или стопроцентных злодеев. Но мне хочется надеется, что хорошего во мне все-таки больше.

Конечно, невозможно охватить все, но мне жаль, что я еще многого не успел. Что-то написать, что-то построить, увидеть. Меня поздно выпустили за рубеж, мне уже было сорок лет, когда открылась калитка. Я посетил около ста стран и могу сказать, что мир — это счастье!

Комментарии (1)
Copy
Наверх